Статьи, Пресс-релизы

Обсуждение фильма Александра Сокурова «Спаси и сохрани»

Этим диалогом мы начинаем обсуждение фильма Александра Сокурова «Спаси и сохрани». Собеседники: Виктор Ерофеев — писатель и литературовед, исследователь творчества Владимира Набокова (автор предисловия к «Лолите»), Федора Сологуба, Иосифа Бродского, маркиза де Сада. В 1979 году был одним из составителей альманаха «Метрополь», за что был исключен из Союза писателей СССР. В 1988 году восстановлен в СП. В 1989 году первой у нас вышла книга его прозы «Тело Анны, или Конец русского авангарда», до этого — несколько публикаций в журналах («Юность», «Огонек», «Даугава»). Роман «Русская красавица» в 1990 году выйдет в Париже. Ирина Морозова — литературовед, редактор. Публикации — в «Огоньке», «Театральной жизни», «Спутнике кинозрителя», «Книжном обозрении», «Литературном обозрении». Первое слово Ирины Морозовой обращено не столько к Виктору Ерофееву, сколько непосредственно к читателям; таким образом заявлен ее собственный взгляд на предмет беседы.

Авторский кинематограф А. Сокурова, хотим мы в этом признаваться или нет, сегодня — одно из самых серьезных и загадочных явлений в кинопроцессе. Эстетика его картин свидетельствует не только о культуре и мастерстве режиссера, но и о высокой степени его доверия зрителю. Новая картина — «Спаси и сохрани», как и предыдущие, основана на литературном произведении, но не является экранным изложением романа Г. Флобера «Мадам Бовари». Если в «Скорбном бесчувствии» и в «Днях затмения» была проведена сознательная работа по затемнению фабулы, то здесь пунктир известных всем сюжетных мотивов выпячен настолько, что сама картина состоит из пробелов между строчками этого пунктира. И в том и в другом случае мы видим результат борьбы кинематографа с собственным простодушием — освобождение его от оков литературности. «Спаси и сохрани» — попытка философского осмысления мистики обыденной жизни. Жизни, в которой цепь пошлейших причин принимает облик роковых законов судьбы. Жизни, которая строится по самым беспроигрышным и тривиальным законам подмостков — неудавшееся супружество, оторопь провинциальной жизни, поиски выхода из этого тупика в любви, отчаяние и самоубийство. Сторонник непрофессиональных актеров, Сокуров остался верен себе. Исполнение главной роли француженкой греческого происхождения Сесиль Зервудаки привнесло в картину неповторимость ее яркой индивидуальности. Эротика, воплощенная на экране, может и привлечь, и разочаровать зрителя, поскольку реальность плотской любви в столь живописно красивой картине производит местами впечатление антиэстетическое. «Рассчитывать на массовый прокат моего фильма в нынешней ситуации ориентации на коммерческое кино не приходится»,— признает режиссер. Возможно, он прав. Не каждому покажется внятной такая проповедь добра и терпимости, но несомненно, что зритель, однажды вовлеченный в поле кинематографа Сокурова, откроет новую и неожиданную его грань.

И. М. Не кажется ли вам, что картина незрительская?

В. Е. За публику отвечать трудно, потому что она непредсказуема ни в своем уме, ни в своей глупости. Ясно одно: в фильме есть определенный сдвиг от обычного кинематографа, поэтому зрители будут смотреть его настороженно. Непривычен такой показ реальности, не удовлетворяющей ни режиссера, ни некоторых его персонажей, когда единственная возможность совладать с реальностью — это усмехнуться и отчасти поиздеваться над ней. Непривычна такая насмешка над нею. Для понимания картины Сокурова очень важен мотив борьбы против человеческого удела.

И. М. Этот мотив довольно далеко уводит фильм от «Мадам Бовари». Насколько плодотворна, на ваш взгляд, экранизация такого рода?

В. Е. «Спаси и сохрани» — скорее не экранизация, а сокуровизация романа Флобера. Когда я смотрел фильм, меня отвлекала мысль о том, что как огурец на 90 процентов состоит из воды, так и человеческая жизнь на столько же из скуки. Обычно на язык искусства переводятся другие проценты, отражающие занимательность жизни — авантюры, события, интриги,— а эти редко даются художнику. Но есть авторы, в чьем творчестве интерес к ним выражен в значительной степени. Это Чехов и, конечно, Платонов, поставивший эпиграфом к одному из своих произведений: «Мое сочинение скучно и терпеливо, как жизнь, из которой оно сделано».

У Сокурова речь идет о пронизывающей жизнь скуке быта и тоске, в которую брошены кристаллики мечты и грез, превращающие тоску в томление. В образе, наследованном от флоберовской героини, сконцентрировано томление как чувство реальное и одновременно весьма гротескное, отчего на экране возникают повороты, которые веселят душу понимающего зрителя. Через это преувеличенное томление, свойственное не совсем обычным женщинам, проступает облик жизни драматичной и даже трагической. Здесь не случайно и символично обилие уныло жужжащих мух и липких перьев подушек — того, что наводит уныние и связано с такой рутиной жизни, от которой не отмахнуться... Наверное, сочетание темы томления с его гротескным изображением — главная удача картины, поскольку оно высветляет трудноразличимые в жизни грани бытия. Оно дает ощущение кошмара, отсутствия движения, когда все тонет в бессмысленности и неопределенности, в конечном счете в поразительной глупости.

Если в романе заострен временной момент и немалую роль играет социальный фон, то в фильме на первый план выходят экзистенциальные мотивы. Порой в искусстве случаются неудачи именно потому, что автору не хватило иронического отношения к изображаемой трагедии тоски. У Сокурова его достаточно, чтобы показать, как человеческое сознание и творчество способны посмотреть на себя со стороны и дать себе отчет в том, сколь совершенны и сколь иллюзорны все эти проценты. Он не предлагает решения проблемы, но гротескное ее изображение может служить, возможно, слабым, но намеком на решение.

И. М. Героиня романа в определенном смысле стала нарицательным образом женщины, квинтэссенцией ее женской сути, но известна фраза Флобера: «Эмма Бовари — это я». Героиня фильма оставляет очень сильное ощущение, что автор рассказал не об Эмме Бовари, а сразу о себе. Тогда возникает вопрос: насколько эта женщина — женщина?

В. Е. То, что она женщина, героиня демонстрирует в фильме достаточно решительно. И дело не в том, женщина она по сути или нет, а в том, что эта женщина постоянно оказывается «на пороге». А в этой ситуации сексуальная принадлежность теряет доминирующее значение и возникает понятие «человек», его муки, страдания, переживания. Тем не менее философская проблематика в фильме благодаря четко проведенной линии женского томления представлена, конечно же, в некоем «женском» ракурсе. В этом нет ничего исключительного, поскольку именно женская натура благодаря какой-то абсолютности своих чувств, стремлений, очень реальным взаимоотношениям с мечтой может более ярко выразить и осмыслить бытие человека в мире, чем мужская. Так что эта героиня — и женщина, и человек, она и греховна, и безгрешна, она и смехотворна, и трагична. В ней сконцентрировано то, что по крупицам каждый носит в себе.

И. М. В фильмах Сокурова очень трудно определять жанр. Обычно, когда неясно, что сказать, говорят о притче, которая, в общем, ни при чем. Может, действительно получилось по Флоберу — «очерк провинциальных нравов»?

В. Е. Не думаю. По сути дела, в этой картине мы наблюдаем то, что имеется в экзистенциальной литературе. «Мелкий бес» Сологуба — вроде бы тоже «очерк провинциальных нравов», но в нем ведь нет того, что можно было бы им противопоставить. Поэтому очерк провинциальных нравов оборачивается очерком того жизненного удела, на который все обречены.

Притча — та форма искусства, которая пытается схематизировать жизнь. Притча — это обнажение приема. Обычно именно момент схематизации, обнажения очень опасен для искусства и часто ведет к неудаче. В этом фильме я не вижу особой притчевости. Обнажение экзистенциальных пластов жизни в нем идет по принципу насыщения деталями, а не символами, хотя каждая деталь двойственна, как в любом подлинном произведении. Режиссер, погрузившись в философскую проблематику, не пошел по проторенному пути ее интеллектуализации, а предпочел искать решение в конкретном материале, обеспечив тем самым своей картине художественную автономность.

И. М. Готовясь к съемкам, Сокуров обращался к лекции Набокова о Флобере. На мой взгляд, в картине есть то, что в одной из статей вы назвали «авантюрами «я» в призрачном мире декораций».

В. Е. Для Набокова «Мадам Бовари» была одной из лучших книг, написанных в жанре романа, благодаря очень точному разрешению вопросов художественной стилистики. Например, как «вписаны» два речевых стиля в одну сцену — разговор Эммы и Родольфа во время сельскохозяйственной выставки. В фильме такие стилевые моменты приглушены или отсутствуют. Но одна из наиболее удачных находок картины — двуязыкость героини — относится к этому ряду. Ее французский язык — свидетельство избранничества и неполной принадлежности тому миру, который на этом языке объясняться не может. Здесь, как и Набоков, режиссер камуфлирует экзистенциальный сюжет посредством художественного приема. В этом обнаруживается некая стыдливость художника, который не желает форсировать тему, боясь прямолинейности и доморощенной философичности.

Искусство у нас, в частности кинематограф, слишком часто ограничивается социальной сферой, а потому бредет в потемках тех вопросов, что ставит жизненная реальность, давая ответы на них на уровне средней школы. За этой картиной стоит и знание философии, и глубокие раздумья о судьбе — то, чего как раз не хватает в современном искусстве. Я бы отказался от сопоставлений и противопоставлений, предоставив все наитию самого художника.

Дата публикации: 30/12/2016